И Эйо вздрагивала вместе с ней.
— Гримхольд стар, как эти горы. Я не сразу это понял, — надо говорить, поскольку в тишине оживают страхи, и ее, и его собственные. — Наверняка, он не единожды переходил из рук в руки, порой разрушался, потом восстанавливался.
— Как сейчас?
— Да. Он вырастает из горы. И подвалы переходят в пещеры. Или пещеры в подвалы? Главное, что когда-то была удобная дорога. И мост, который спускался к самому дну Перевала. Внизу стояли пропускные пункты.
— Я помню. Нас тоже задерживали. Досматривали.
— А стену тоже помнишь?
— И ворота. В них как в тоннеле. Едешь, едешь и темно.
— Это потому что стена толстая. Была.
Подъемник, последний раз дернувшись, замер.
— Идем? — Эйо взяла за руку.
И первой ступила на мокрый гранитный язык. Ступила осторожно, должно быть помнила, что за спиной ее — пропасть.
От Гримхольда остались камни. Груды щебня. Кирпичи. Глина, словно потеки ржавчины. И странно видеть все таким.
— Не было предупреждения, — Оден знал, куда должен пойти. — Ультиматума. Условий. Просто туман. Смотри.
Склон сползал к реке, разноцветный, как то одеяло из гостиницы. И по нему, неумелые, зыбкие, карабкались туманы. Соскальзывали и вытягивались над водой белыми саванами. Сквозь прорехи проглядывало серое полотно воды.
— Мы успели закрыть ворота, но и только.
Гудели барабаны. И сама земля отзывалась на зов Королевы. Она выпускала змеи лоз и колючие тернии впивались в скалу, вырастая штурмовыми лестницами. Хрустела кладка. И громко хлопали разрыв-цветы.
Закрыв глаза, Оден слушал камни.
Все, как тогда... разве что дождя не было. А сейчас омывает лицо, стирает горечь.
— Оказывается, я должен был отступить.
А не играть в героя.
— Я думал. Я спас бы многих, но...
...был Перевал. И город за ним. Молодая жила, которая могла погибнуть. Король... и клятва.
— Ты остался, — его радость тоже слышит жалобы гор. И хорошо, что только их. Голоса, которые стояли у Одена в ушах, сводили с ума.
Обвиняли.
Желали мести.
Ведь получается, что все зря... и мальчишки, легшие на стене. И отчаянный зов, на который откликнулась жила. Усилие, на грани возможного и за гранью его. Прорыв. Огонь.
Боль.
И четыре с половиной года темноты.
Подвиг? Или глупость?
— Ты сделал то, что должен был, — Эйо заставляет очнуться. — Тебе нечего стыдиться.
С нее слетел капюшон, и на светлых волосах блестели капли дождя.
— Вот здесь... — он узнал это место, крохотный пятачок на гранитной ладони. И камень здесь ничем не отличается от иных камней. — Здесь я умер. Почти.
Эйо вздохнула и прижалась щекой к раскрытой ладони. Пальцы она разгибала силой.
— Ты жив. И я. И остальные тоже... и жить будем. Я уеду в Эртейн, а ты останешься здесь. Будешь возвращаться, хорошо бы каждый день, но как получится. Хотя скоро зима и ночи будут долгими. Я буду ждать тебя каждый вечер. И буду злиться, когда ты не приходишь. Скучать. Письма писать... и ты тоже однажды напишешь брату.
...с ним получилось попрощаться, но как-то так, что осталась заноза под сердцем.
— Сначала просто письмо. Ничего важного, расскажешь, как тут обустроился... или спросишь про то, как он справляется. А он ответит. И когда-нибудь вы снова научитесь доверять друг другу.
Возможно.
— Ты же все равно любишь его. А он — тебя. Можешь ворчать, сколько хочешь, но это правда. И не вздыхай, я точно знаю.
Знает, радость зеленоглазая.
— А по весне тебе надоест мотаться, и ты построишь дом. Небольшой, для двоих... и вереск зацветет. Ты говорил, что здесь много вереска...
Он и вправду расцвел по весне, упав на склоны гор бело-лиловым покрывалом. Солнце раскалило камень и землю, и медвяный аромат вскружил голову.
Мне хотелось петь и кричать.
И еще сделать какую-нибудь глупость.
Например, упасть навзничь и лежать, глядя в небо. О да, я знаю, что леди не бегают по вересковым пустошам, и не визжат, что оглашенные, и от мужей законных не отбиваются.
...правда, от него отобьешься.
Падает рядом, отфыркивается и взгляд такой укоризненный, что того и гляди совесть проснется.
Только Оден на мою совесть рассчитывать не привык. И перехватив меня лапой, подкатывает ближе к себе, сует нос в ухо и дышит шумно. А вроде бы взрослый, солидный... щекотно, между прочим.
И будут ведь говорить, что это я на него дурно влияю.
Заваливаясь на бок, я пытаюсь оттолкнуть его лапой, но попадаю в пасть. Оден нежно прикусывает подушечки. Полнейшее безумие, но мне хорошо...
...осень осталась позади.
Эртейн, небольшой некогда городок, стремительно разраставшийся. Здесь дощатые хибары липли к старым дома, что кирпичным, что деревянным, но одинаково солидным, при неизменных колоннах, лестницах и мраморных вазах, в которых скапливалась вода. Мощеные камнем улицы зарастали грязью, а дождь лишь размывал зыбкие грани условностей.
Я не хотела оставаться.
А Оден не хотел оставлять меня, но водил по дому, прислушиваясь к старческому его кряхтению. Прежние хозяева не слишком-то хорошо о нем заботились. И паркет из светлого бука потемнел, зарос грязью, а кое-где вздулся горбами. Двери скрипели. И стекла были мутны. На древней ванне шрамом выделялась кое-как заделанная трещина. И бронза кранов позеленела.
— Вряд ли так просто найти подходящий дом, — я обняла помрачневшего мужа. — И этот неплох. Надо просто им заняться.
Эту ночь мы провели вдвоем.
И следующую тоже...
Но ему все равно пришлось уйти.
Гримхольд. Перевал. Мосты и опоры. Дорога, которой пока не было. Мертвая крепость. Город. Контрабандисты. Отступники. Дезертиры.