Холодный нос упирается в щеку.
— Оден...
Хрипит. Сипит. Голос сорвал, бестолочь этакая... и смотрит так, что я все-таки реву... не надо слезы слизывать.
Они от счастья.
Вернуться просто.
Остаться — куда сложнее.
Я спала. И снова спала... и все время, кажется, спала, просыпаясь лишь для того, чтобы поесть. И всякий раз рядом был Оден. Иногда — Брокк, но и тогда Оден держался поблизости. Он выходил за дверь, но дверь оставалась приоткрытой, и я чувствовала болезненное нервное внимание.
— Он просто за тебя боится, — сказал мой брат на ухо и добавил. — Скоро мы уедем.
Куда? И зачем?
— Домой. Остальное он сам тебе скажет, — Брокк больше не носил перчатку, не то перестал стыдиться своего нечаянного уродства, не то просто забывал. — Его уже дважды приглашали к Королю. Третьего отказа тот не примет.
Какого отказа?
Брокк отводит взгляд. Он знает ответ, но тот ему не по вкусу.
— Вы теперь не равны.
Мы никогда не были равны, но... на моей руке, лежащей поверх одеяла, бессильной, больше нет стального браслета. И стоит ли искать иную причину его исчезновения помимо очевидной.
— Вы поговорите, — Брокк касается запястья, будто пытаясь утешить. — А потом ты примешь решение.
То, о котором упоминала Мать-Жрица?
Я его уже приняла.
Но ответить не успеваю, вновь проваливаюсь в вязкий сон. Но даже сквозь него ощущаю близость Одена. Он бродит по комнате, останавливается у окна — шторы всегда задернуты плотно, они не хотят, чтобы мне мешал дневной свет. Иногда Оден присаживается в кресло, но и эта неподвижность не имеет ничего общего с отдыхом.
Он зол.
И почти на грани, пусть и сдерживает себя.
— Эйо, — его голос еще сохранил хрипотцу. А первое время Оден вовсе не мог разговаривать. И выглядел так, будто и вправду туда спускался... или так оно и было?
Лучше не думать.
— Эйо, — он ложится рядом и обнимает, гладит шею, плечи, волосы... — Эйо...
Оден повторяет мое имя, но вовсе не затем, чтобы я очнулась.
Ему просто нравится.
Мы больше не связаны ритуалом, но меж тем куда более несвободны друг от друга, нежели прежде. И я согреваюсь его теплом.
Однажды у меня получается проснуться совсем, но Оден шепчет:
— Ты спишь. И проспишь сегодня еще час... или два... Брокк будет рядом. Он уже приехал. Твоему брату я доверяю... в какой-то мере. Но то, что сейчас скажу, может быть опасно для вас обоих. Поэтому ты спишь.
Я сплю. И во сне цепляюсь за рубашку Одена, насквозь пропитавшуюся его потом. И запахом. Во сне же подымаю голову, словно невзначай касаясь губами его щеки.
— Ты ведь знаешь, что я ушел бы за тобой?
Знаю. Ты и шел. Я слышала.
— Но я хочу, чтобы ты жила. Поэтому некоторое время мне придется делать то, чего от меня ждут. Король желает меня видеть.
Тот Король, чей свадебный подарок едва меня не убил?
Я не знаю, что именно произошло в тот день, да и спрашивать вряд ли рискну, но та боль и та смерть, почти смерть, не была случайной.
— Насколько я понял, он не считает нашу свадьбу законной. Теперь, когда живое железо проснулось.
В нем.
А во мне его — ни капли.
И стальные браслеты — не более чем красивые игрушки. Я все понимаю.
Мне нужно исчезнуть и...
— Эйо, я клятву дал. Я не бросаюсь клятвами.
...вот только для Королей чужие клятвы мало значат. Это я тоже понимаю.
— Я попытаюсь ему объяснить, но если не выйдет... — его мизинец снимает с ресниц слезинку. — Есть кое-что, что выше Короля. И я найду способ обойтись без него. Но ты должна поправиться. Чем скорее, тем лучше. Обещаешь?
Мне сложно отпустить его.
— Слушай Брокка, — этот поцелуй не похож на другие. — Он мне нравится... правда, дерзкий чересчур, но все равно нравится. Он будет тебя защищать.
Склоняясь надо мной, Оден поправляет одеяло.
— Ты моя радость.
Он уходит. Впервые — настолько далеко, что я не слышу. Лежу. Притворяюсь спящей. Сжимаю уже не рубашку, но угол подушки, испытывая одно желание — спрятаться под одеяло с головой.
Главное — не заплакать.
И у меня выходит.
Слушаю часы. И стрекот сверчка под половицей. Время тянется и тянется... со скрипом открывается дверь, и Брокк садится в изголовье кровати.
— Эйо, проснись. Нам пора...
Он помогает мне сесть. И вытирает лицо влажным полотенцем. Горничную, сунувшуюся было помочь, отсылает. И стянув ночную рубашку, относит в ванну.
— Потерпи, родная, — Брокк поливает меня теплой водой, а потом бережно укутывает в махровую простыню. — Знаю, что ты порталы не любишь, но так быстрей.
...и безопасней. Но все равно порталы ненавижу.
И устраиваю голову на его плече.
— Брокк... я тебя люблю.
Мне еще сложно говорить, но я должна, вдруг случится еще что-нибудь, и я не успею.
— Знаю, Хвостик. Закрой глаза.
Закрываю. Спать хочется вновь и сильно.
Меня несут.
Укачивают. И Брокк напевает колыбельную, какую-то совершенно дурацкую колыбельную... я улыбаюсь. А потом давлюсь слюной.
— Уже все, скоро пройдет. Дыши ртом. Вот умница... с возвращением, Эйо.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я дома.
Снова.
В комнате с огромными окнами, которые сегодня затянуты пленкой дождя. И гиацинты отцвели. А шторы шевелятся, разгоняя пыль и тени.
— Прислугу пришлось отпустить, — оправдывается Брокк. — Он настоял...
Оден?
— Если хочешь знать, он наглый упертый и... и абсолютно сумасшедший.
Ложь.
Оден нормален. Это мир вокруг обезумел, наверное, еще с войны.