Невеста - Страница 147

К оглавлению

147

— Территории за Перевалом обширны. И места хватит для многих жил... и многих родов, которые слишком честолюбивы, чтобы мыслить здраво. Мне нужен будет кто-то, способный удержать их на привязи. Сильный. И безусловно верный.

— Ты хочешь сделать его наместником?

— Вице-королем.

Лента ласкалась к пальцам.

— Ты видишь, что я болен. Но даже ты не знаешь, насколько я болен. Я могу прожить десятки лет, а могу не дотянуть до конца зимы. Я женюсь. Если повезет, наследник появится в срок и будет жизнеспособен. Но даже тогда моя смерть многим развяжет руки.

Король потер раскрытой ладонью грудь. Его дыхание стало сиплым.

— Нельзя допустить новой войны.

Виттар отметил нездоровый желтоватый оттенок кожи. Восковой ее блеск. И россыпь алых пятен, которые пытаются прикрыть пышной пеной воротника. Сосуды на шее вздулись, готовые лопнуть от малейшего усилия. И даже руки выглядели иначе: кисти набрякли, а пальцы потяжелели, приобрели неестественную пухлость.

— Твой брат — щит, за которым я могу укрыть своего ребенка... если он будет.

Сила. Честь. И верность. Редкое сочетание.

И Король прав: Оден не воспользуется ситуацией. Идеальный щит.

Защитник.

— А если нет... — Его Величество рассеянно коснулись ленты. — Он слишком прямолинеен, чтобы стать хорошим Королем, но... достаточно силен, чтобы удержать трон и не допустить войны.

Женщина в обмен на корону. Сколькие согласились бы, не раздумывая?

Вот только Одену корона не нужна. И наверное, Виттар все же научился слушать, жаль, что поздно.

— Мне хотелось, чтобы ты понял, почему я поступил так, как поступил, — Король оперся на трость, с трудом удерживая равновесие. — Мне жаль, что пришлось причинить боль тебе и твоему брату, но...

— Интересы короны превыше всего.

— Да.

Забравшись в экипаж, Виттар прижал к щекам теплые ладошки жены.

— Тебе плохо? — в ее глазах была такая нежность, что Виттару самому захотелось взвыть.

— Плохо. Я снова предал собственного брата.

Глава 40
Правила высокой игры

В пробоины окон смотрелась луна. Тянуло прохладой, но хотя бы дождь унялся, оставив на подоконниках грязные лужи.

Дом жил. Огромная трещина разрезала его на две половины, смяв одну так, что лишь лангеты металлических подпорок удерживали ее от падения. Левое же крыло осталось почти нетронутым.

Пригодным для жизни.

Вот только стекла все равно вылетели...

И Виттар стоит у окна, упираясь ладонями в подоконник, а лбом — в искореженную раму, словно боится, что без этой опоры упадет. Глаза его закрыты. Губы шевелятся, но Тора не слышит ни звука.

Ей страшно.

И за себя. И за него, но за него — больше.

Она ждала, уговаривая себя, что не следует мешать ему, но ожидание затягивалось, а его боль не ослабевала. И Тора решилась.

Это ведь не сложно: подойти и обнять, прижаться щекой к холодной спине. И слова не нужны, Виттар просто поймет, что она рядом.

— Завтра я отправлю тебя домой, — сказал он, покачнувшись.

И руки разжал, поднял ладони к глазам. Что он увидеть надеялся?

— Нет. Я... я останусь с тобой.

Сказала и замерла.

Ослушание вызывает гнев, но Виттар слишком устал, чтобы злиться. Он повернулся к ней лицом и, приподняв подбородок, долго, пристально всматривался в глаза.

— Почему?

У Торы нет ответа. Есть лишь ощущение, что место ее — здесь, рядом с ним.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Вот только вряд ли она способна хоть что-то исправить.

Его рубашка пропиталась потом и дымом, и рукава продраны, а манжеты — вовсе в крови. Брюки грязны и измяты. И на щеке пятно сажи...

Виттар забыл о том, что следовало бы переодеться. И вовсе, казалось, растерялся.

Тогда, выбравшись из экипажа, он просто стоял и смотрел на сад, на пепел и песок, на черные подпалины в траве, на белые простыни, которыми укрывали тела. На экипажи, куда эти тела сгружали. На людей — их было много и все чужие.

На покосившийся дом, который грозил упасть, но не падал, позволяя поставить подпорки.

Смотрел. Но видел ли хоть что-нибудь?

И Крайт, сунувшийся было с вопросами, отступил, отвернулся и покраснел. Ему было стыдно видеть райгрэ слабым. А хуже всего, что свидетелем этой слабости был не только он. И Тора решилась:

— Пойдем, — Тора взяла мужа за руку. — Тебе надо взглянуть на дом.

А ей — увести Виттара подальше от всех.

И он все-таки очнулся.

— Я... скоро, золотце, — Виттар поправил съехавший плед и повторил. — Я скоро...

Он оставил Тору на дорожке, укрытой пеплом.

Выжженный мир.

Серое небо.

Морось. И капли воды на шерсти пледа. Пить хотелось ужасно. И ноги замерзли: Тора вдруг поняла, что стоит босиком. И в грязной сорочке, которой под пледом не видно. Волосы растрепаны, а на лице — царапина. Доктор обещал, что шрама не останется, но сейчас Тора остро ощущала эту рану, не источником боли, скорее уж меткой. Она трогала и трогала царапину, уговаривая себя, что уже завтра та исчезнет. Да и она — вовсе пустяк.

И когда дождь усилился, Тора решилась. Она знала, где искать мужа: он стоял у уцелевшего флагштока, с которого грязной тряпкой свисало знамя.

Два десятка шагов отделяли Виттара от золотого пса.

Слишком мало, чтобы тот был спокоен.

— Он меня не узнал, — пожаловался Виттар.

И звук его голоса заставил пса подняться.

Жуткий.

Вода стекает по золотой чешуе. Вздыбились иглы вдоль хребта. И когти пробили травяной покров. Пес раскачивается, и змея хвоста мелькает то слева, то справа, оставляя глубокие следы на земле.

147