Невеста - Страница 101

К оглавлению

101

— Угрозы нет, но несколько дней в постели не повредят.

— Хорошо, — Король протянул руку. — Позвольте вашу руку.

Он не был похож на Королеву Мэб, и все же…

— Идемте.

Райгрэ дышит. И раны стянуты полосами бинтов. Его укрыли, но Тора слышит боль, и не знает, что сделать, чтобы унять ее.

— Возьмите его за руку.

Теплая и непривычно бессильная.

Он выживет. Ведь доктор обещал… один шанс из десяти…

Рука Короля накрыла сцепленные ладони. Под его прикосновением на коже проступили серебряные пятна, которые расплывались, свиваясь узорами обручальных браслетов.

— Я не могу позволить этому роду угаснуть.

Тора подумала, что если Виттар выживет, то разозлится…

У него ведь другие планы были.

Лишь бы выжил.

— Глупая, — сказала Хильда, выглянув из зеркала, старого зеркала в библиотеке. — Если он умрет, то ты получишь все.

Ей не надо все.

— Шансов мало… никто не удивится… достаточно взять подушку и прижать к лицу… это несложно… доктор не будет сидеть неотлучно. Жди. Когда-нибудь он выйдет, ненадолго, но тебе и малости хватит.

— Нет.

— Глупая. Подумай. Ты будешь свободна и очень богата.

— Нет, — Тора сумела посмотреть в глаза своему отражению. — Уйди!

— Ты без меня не выживешь.

— Уйди!

— Ты ему не нужна. И когда он поймет, что сделал Король, то придет в ярость. Ты же помнишь, на что способен разъяренный мужчина? Он убьет тебя… позволит родить ребенка, а потом убьет.

— Уйди! — Тора зажала уши руками, чтобы не слышать. — Ты… тебя не существует! Тебя никогда не было. И не будет. Я сама справлюсь!

Отражение в зеркале стало просто отражением.

А Тора, сняв с полки книгу, на цыпочках вернулась в комнату райгрэ. Она забралась на кровать, достаточно большую, чтобы не мешать ему, и книгу раскрыла. Райгрэ нравилось, как Тора читает…

Слово за слово…

Надо очень много слов, чтобы хватило до рассвета.

Эту ночь райгрэ пережил.

А живое железо на его запястье окончательно застыло причудливым узором, точь-в-точь повторяющим рисунок Торы.

Глава 29
Решения и ошибки

Первый день я убеждала себя, что произошла ошибка. Так ведь бывает. Нелепая, глупая ошибка, которую обязательно исправят. Знала, что все не так, но… мне хотелось верить.

И я верила.

Оден ведь предупреждал…

Надо просто набраться терпения.

Терпение таяло с каждым днем. Ведь если бы и вправду ошибка, Оден уже вернулся бы. Сколько его продержать могут? Сутки? Двое? Трое?

И что потом?

Отпустят. Его — несомненно, а вот я — другое дело.

Намекнут, что лучше бы не встревать, да и надо ли брать на себя чужие проблемы?

Я ведь знаю ответ.

Не было боли, скорее уж мною овладело странное оцепенение, когда вдруг стало все равно, что будет дальше. Я просыпалась. Умывалась — благо, воду приносили и даже горячую. Завтракала — кормили пусть и не роскошно, но сытно. Потом обедала… ужинала… а время между не запоминалось.

Так бывает.

В тот день, когда нас выгнали из дома, я испытывала удивление, все не могла поверить, что вот эти люди, которых я с детства знаю, предали. И не меня, не маму, но ежегодную ярмарку с ее тихим местечковым весельем, с пирогами и домашним вином, с выступлением городского хора, с распродажей луковиц и волшебным шатром, в котором за мага был ниорэ Лемар. Все знали, кто скрывается за маской, но волшебства не становилось меньше.

Я испугалась, оказавшись в лагере, увидев, что одни люди способны сделать с другими.

А в Храме, помимо ужаса, испытала глубочайшую обиду, ведь я и вправду поверила, будто бы здесь мой дом. И потом в дороге всякого хватало…

Сейчас все было иначе. Наверное, я устала. И кошмары вернулись. Правда, теперь Мать-Жрица обнимала меня и гладила по голове, приговаривая:

— Я же говорила тебе, маленькая Эйо, что мир жесток.

Ее живот был в крови, потому что нанесенные мной раны не зарастали.

— Мир причиняет тебе боль.

— А ритуал? — я спорю с ней, пусть бы и не имею больше сил на споры, но и сдаваться не хочу.

— Та боль сильна, но скоротечна. Час, два… а затем — покой. Разве ты не желаешь покоя?

Желаю. И это желание сжигает меня изнутри. А может, не желание, но лихорадка. Я щупаю свой лоб, но пальцы горячи, поэтому не получается понять, есть ли жар или же мне только кажется.

Да и какая разница? Не врача же требовать.

На шестой день дверь моей камеры открылась, а на пороге появился молодой пес в черной форме.

— Прошу следовать за мной, — сказал он.

И я проследовала, благо, недалеко было. Два лестничных пролета, три двери и новая камера, переделанная под кабинет. Сквозь забранное решеткой окно пробивается солнце, и его хватает, чтобы наполнить серую унылую комнатушку светом.

Все равно неуютно. Серые стены. Старый стол, на котором лишь тонкая папка, сияющий бронзовым панцирем самописец и колокольчик с голубым бантом на ручке. Меня буквально зачаровал этот бант из органзы, яркий, неуместный и удивительный. Очнулась я, лишь когда дверь за спиной хлопнула, а чей-то ласковый голос велел:

— Присаживайтесь.

Стул был. Крепкий. С массивными ножками, высокой спинкой и подлокотниками, с которых свисали ремни.

— Не стоит бояться. К сожалению, не я занимался выбором мебели, — пес, устроившийся по ту сторону стола, был немолод. Породистый? Пожалуй. Но не чистых кровей. Лицо у него было мягкое, располагающее, с кустистыми бровями, что смешно топорщились, массивным мягким носом и полными щеками. Стыдливый девичий румянец дополнял картину, лысина и та смотрелась преумилительно.

101