Невеста - Страница 68

Я практичная.

А темы для разговора нет. Теперь почему-то любая, самая отстраненная, кажется мне небезопасной. И молчание затягивается, оно неправильное, болезненное, и потаенное желание сбежать крепнет. Одной ведь лучше. Я прекрасно со всем сама справлялась, так зачем тогда себя мучить?

Мы ужинаем. И потом я вновь пытаюсь заткнуть жадные рты его ран, отмечая, что остались лишь те, которые на спине.

Но их тоже хватает.

А я устала. Я не привыкла так долго отдавать, и поэтому, когда Оден сгребает меня в охапку, сопротивляюсь, но слабо.

— Если я попрошу прощения, это поможет? — он заставляет меня сесть и держит крепко.

— За что?

— Не знаю. Ты мне скажи, а я соглашусь.

Он провел носом по шее.

— Я понимаю, что тебя обидел и сильно. И наверное, мне следовало промолчать. Или сказать как-то иначе.

— И что бы изменилось?

Факты перестали бы быть фактами?

— Понятия не имею. Возможно, ничего. А возможно, многое. Не обижайся, пожалуста.

— Я не обижаюсь. И не злюсь…

— Тогда в чем дело?

В том, что мне сидеть неудобно. И вообще, я не привыкла, чтобы меня обнюхивали. Или облизывали. Хотя нет, это не облизывание, но…

— В том, что… просто… мы слишком разные. И мне лучше держаться подальше от тебя.

— Совсем подальше?

Мою шею не собирались оставлять в покое. Оден нежно касался ее губами, прикусывал и отпускал.

— Я… помню договор… и на Лосиной гриве будет подходящее место и… дня два-три. Мы дойдем. А потом…

— Место значит… — он отстранился, но лишь затем, чтобы переключить внимание на уши. — Место — это, конечно, очень важно.

Еще как важно, но я не знала, что у меня настолько нежные уши.

— Отпусти!

— Нет. Если отпущу — сбежишь. А я слишком старый и больной, чтобы за тобой бегать.

И сбегу, потому что… потому что я не знаю, как мне дальше себя вести. Притвориться, что я не понимаю, что происходит?

— Тебе ведь не плохо, — Оден не спрашивает, но утверждает.

И да, мне не плохо. Мне хорошо, и я этого боюсь.

Я прекрасно знаю, что происходит между мужчиной и женщиной, видела не раз — в лагере быстро позабыли о такой вещи, как стеснение и мораль. И пусть бы мама старалась как-то оградить меня от того, что творилось вокруг, у нее не выходило.

Но там все было иначе.

Как-то… обыкновенно. Грязно. По животному. И если вначале во мне было какое-то нездоровое любопытство, то весьма скоро оно угасло. Я быстро научилась не обращать внимания на подобные вещи.

Правда, потом был Храм и святая уверенность, что здесь все иначе…

— Эйо, не надо вспоминать, — Оден гладит большим пальцем горло, и отросший ноготь слегка царапает кожу.

— Как ты понял?

— Ты закрылась. Посмотри, — палец перемещается на плечо, сдвигая край рубашки. — Шея деревянная. И плечи. И запах изменился.

Наверное, сейчас я могла бы вывернуться и уйти, Оден не стал бы задерживать. Но я не шелохнулась.

Отпускало.

Храма нет. Стен. Темноты. Есть луг и вечер, когда солнце почти уже нырнула в призрачные тенета горизонта. Кузнечики стрекочут.

И где-то совсем неподалеку громко возмущается куропатка.

А Оден, каким бы ни был, не станет меня мучить.

— Как изменился?

Мне надо говорить, иначе опять стану дергаться. Сбегу. И буду бегать до самой Лосиной гривы. А там уже отступать некуда. И ведь действительно не было плохо.

Оден отвечать не спешит, гладит шею, а завязки у рубашки сами собой разошлись. И съехала она на одно плечо, точнее съезжала, медленно, но как-то до отвращения целеустремленно.

— Слова могут обмануть, а запах — нет. Я точно знаю, когда женщина испытывает ответное желание.

То есть я…

— Так правильно, Эйо. Я не хочу причинить тебе боль. Но чем сильнее ты меня боишься, тем хуже будет. Поэтому просто попробуй расслабиться.

— Сейчас?

— И сейчас тоже… если тебе нужно, будем разговаривать.

Нужно. Но я не знаю, о чем с ним говорить. Не о том же, что мне сейчас неловко. Или что, несмотря на неловкость, мне не хочется, чтобы Оден останавливался. Правда, он и не собирался.

— А… — в горле пересохло, и я облизала губы. — А о чем разговаривать?

— О чем ты хочешь.

Рубашка сползала сверху, а его рука каким-то чудом забралась под нее снизу.

— А… — мысли в голове вертелись самые идиотские. И вопрос родился такой же. — А… ты уверен, что…

Оден сосредоточенно вырисовывал на моем животе спирали, с каждым витком подымаясь выше.

— Что? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Что у тебя получится? Ну после всего и… и ты еще болен, и…

И спираль оборвалась на половине витка.

— Эйо, — вот в уши мне дышать совсем не нужно, они и так горячие, словно я полдня на солнцепеке пролежала. — Радость моя, никогда не задавай мужчине таких вопросов.

Почему? Может вообще эта затея беспресперспективная, а я тут маюсь.

Ну или не совсем, чтобы маюсь…

— В лучшем случае на тебя обидятся. В худшем, потянет немедленно доказать обратное. Кстати, одно другого не исключает.

Не надо доказательств! Я на слово поверю!

— Я не хотела тебя обидеть.

— Знаю. Ты просто боишься.

Оден убрал руки, и я испытала неожиданное разочарование, но говорить, чтобы вернул на прежнее место было как-то неудобно.

— Страх — это нормально. И после всего, что с тобой было, сильный страх — тоже нормально. Это только глупцы никогда ничего не боятся…

— А ты боялся?

Оден лег и потянул меня за собой. Пожалуй, я не имела ничего против.

Просто лежать.

Тепло. Уютно. Надежно. Если еще голову на плече устроить, то и вовсе замечательно.