— Да, — она выдыхает с облегчением, явно опасаясь дальнейших вопросов. Но тут же продолжает сама. — Альвы… женщины… они слышат мир. Это как вода, ее в мире много, но взять можно ту, что выходит на поверхность. Родник. Источник.
Вода живая. Вода мертвая.
Вода ледяная и пора бы вытаскивать это чудо, пока вовсе не замерзло, но уж больно разговор интересный складывается.
— У альвов женщина — источник. Он внутри любой девушки. Растет. Зреет. И когда будет готов, то мир позовет…
Например, голосами грозовых птиц.
— Тогда девушке надо… пора… ты понял, да?
— Понял.
Все-таки альвы совершенно другие, и в самой их природе есть что-то извращенное.
— Чистая альва останется Источником навсегда, а такая как я… на время… несколько минут. Или часов… но кровь скажется. Даже из такого Источника можно зачерпнуть много силы.
— А убивать зачем?
— Чтобы забрать все, до капли. На поле выплеснуть. Или… еще куда-нибудь. В Храме умели сохранять силу. Я подсмотрела Ритуал, который настоящий. Это очень страшно… Ниору готовили, как на свадьбу. Мы все помогали… песни тоже пели, но другие, чем здесь, радостные. Платье такое, что… я завидовала ей. Я старше, но меня не звала гроза. Я думала, что я совсем пустая.
Дрожит Эйо уже не от холода.
— Грозы — это… это признак… до грозы тоже можно, но источник будет слабым, недозревшим. А после если, то…
…то силы будет, как в сотне молний. Кажется, так сказала Королева Мэб.
— И я пробралась следом… мне хотелось посмотреть на жениха. А он… он делал ей больно. Нарочно. Чем больнее, тем сильнее отклик будет. Из нее сделали Источник, и сразу вычерпали до дна.
— Храма больше нет.
Вероятно, нет, Оден не знает наверняка, но подобные места не должны существовать. Да и вряд ли Стальной король оставил бы подобное место нетронутым. Не из жалости к таким вот девчонкам, но чтобы не оставить на своих землях чужих Источников.
— Те люди на поле… они просто подражают.
Слабое оправдание. Но вовсе не люди занимали мысли Одена. Коснувшись мягкой макушки, от которой пахло почему-то молоком, он предложил:
— Давай-ка выбираться.
Мертвое. Живое.
Если Оден не желает в ближайшее время стать пищей для падальщиков, он должен принять решение. Возможно, за двоих.
Вода утешала.
Она знала, как тяжело приходится источникам. Блуждать в темноте, пробираться по трещинам в камне, сквозь сплетения жадных корней, на поверхность, где солнце и вязкая ненасытная земля. Поить. Дарить. Просто отдавать всем, кого выведет дорога к молодому родничку, надеясь, что не иссякнут питающие его водяные нити.
Вода вытягивала мерзкую слабость из тела, нашептывала, что страх мой — обыкновенен, что среди детей ее есть такие, которые так и не решились выглянуть к свету. В темноте тоже неплохо. Вода помнит вкус камня и известняковые ложа подземных пещер, в которых вырастают белоснежные рифы сталактитов.
Там тихо. Пусто.
Умиротворено.
И шепот воды заставляет ей верить. Не только ей.
Оден вытащил меня на берег. Нет, на ногах я еще не стояла, но на четвереньках — вполне. И одевалась сама. Знобило жутко, да и без одежды я чувствовала себя беззащитной.
— Не спеши, — Оден благоразумно держался поодаль. — Не надо меня бояться.
Здравый смысл подсказывает, что надо.
И мои недавние откровения — с какой напасти я так разговорилась? — просто не могут не натолкнуть его на весьма определенные мысли. Вот только откуда у меня ощущение, что рассказанное не стало для него новостью.
Оден ведь знал про грозу.
И значит, про остальное тоже, пусть и в общих чертах. А следовательно, разговор пока нельзя было считать оконченным.
— Спрашивай, — я подобрала плащ, тот самый, оставленный Дариной. Сшитый из беличьих шкурок, он был изрядно поношен, но все теплее моего.
В ночных купаниях определенно имеются некоторые минусы, в основном температурные.
— Зачем причинять боль?
Я не специалист, я знаю то, что бабушка рассказала, давно, еще до войны. И маме эти рассказы совершенно не нравились, потому что по маминому мнению девушкам об этой стороне жизни до свадьбы знать вообще не следует… мама не желала слышать про альвов и другие принципы воспитания, но бабушкино упрямство ей было не по зубам. Знаю я и то, что видела сама, и это виденное плохо увязывалось с бабушкиными историями.
Кое до чего сама додумалась, но насколько верно — вопрос… но догадками поделюсь, чего уж тут.
— Отклик.
Мне говорили, что мир отзывается, но звать его можно по-разному.
— Сильные эмоции… и наверное, можно без боли. Там, где я жила… я не слышала, чтобы кто-то боялся. И я знаю, что некоторым девушкам хорошо платили, чтобы они… если вдруг решат, то не где-нибудь, а на определенном поле…
Как-то неловко о таком рассказывать, тем более что звучит ужасно. У псов другие правила. И мама до последнего пыталась им следовать. Мне же было интересно, о чем говорят, пусть бы и из разговоров этих я и половины не понимала.
— Если есть жених… или кто-то, кто нравится, то почему нет? — я повторяю бабушкины слова, оправдываясь, хотя причин для оправдания не вижу. — А платят хорошо… некоторые даже в газету объявления дают. Найо Туамо вот райше выращивал, травка такая, очень и очень ценная. И капризная. Ему каждый год Источник нужен был… и он десять золотых давал…
Этого хватало, чтобы свадьбу сыграть. Или даже дело свое начать. Но наверное, я плохо объясняла, если Оден выругался, правда, шепотом. И следующий вопрос задал: