Невеста - Страница 40

К оглавлению

40

— А теперь выдох и глотай… и яблочко…

Яблочная долька не спасла от пожара во рту. Едкая жидкость добралась до желудка и, кажется, вознамерилась его расплавить. Но горечь ушла, зато осталось тепло, которого становилось все больше и больше.

— Коньяк. Другого успокоительного, извини, не имею. Сейчас озноб пройдет, и ты поспишь.

Нельзя! Во сне она беззащитна.

Райгрэ лег рядом и притянул к себе. Он гладил по голове, разминал шею, плечи, спину. Прикосновения его были нежны, однако лишены даже намека на продолжение.

Торхилд ему не нравится?

— Закрывай глаза. Засыпай, найденыш. Здесь тебя никто не тронет… засыпай. Некого бояться, — верить нельзя, но Тора проваливалась в сон, но по привычке тотчас просыпалась, боясь пропустить момент, когда в замке повернется ключ.

Ей нельзя в кровати. Не сейчас.

— В моей — можно. И никто не придет. Поверь…

Торе очень хотелось верить. Тем более, Хильды не было.

И она сдалась.

А ночью тень коснулась лица, и Тора вскочила, чтобы оказаться в кольце рук.

— Тише, это всего-навсего я… больше тебе некого бояться.

Глава 13
Вымервень

Оден кружил по поляне. Я, забравшись на яблоню, наблюдала. Полдень. Жара. Самое время для отдыха. Комарье и то улеглось в ожидании вечерней прохлады.

— Зачем тебе это? — я вытянулась на суку, обхватив его босыми ступнями.

— Надо. Я давно уже не тренировался.

Но вряд ли забыл хоть что-то.

И пусть дыхание сбилось, Оден не остановится. Я уже видела этот танец, немного безумный, ломаный, подчиненный исключительно внутреннему чувству ритма…

…в доме деда много камня, иногда мне кажется, что в этом доме ничего, кроме камня и нет. Он очень тяжелый, и однажды рухнет под собственным весом. Конечно, дом стоял сотни лет до моего рождения и простоит еще сотни после смерти, о которой я, двенадцатилетняя, и близко не думаю. Мне интересно другое: я прикладываю ухо к стенам в надежде уловить тот едва различимый хруст, который подтвердит мои опасения.

Брат хохочет.

— Глупая, что может быть прочнее камня? Смотри, это оникс…

Гладкий и холодный, черный, как драконье око. Нет, я не видела живых драконов, но Брокк обещал сделать механического. Он уже почти закончил чертежи и обещал, что разрешит помогать. Конечно, юным леди не место в мастерской, но в виде исключения…

— …а вот хризолит, который встречается редко. Но наш двоюродный братец ведет добычу…

Двоюродный брат не пожелал меня знать. И пускай себе, подумаешь, мне и самой не очень-то хотелось.

— Лазурит… гелиотроп… он солнечный, прямо как ты. Бирюза и нефрит. Наш имеет особый оттенок топленого молока. Он довольно редкий и дорогой…

Стеклянные витрины заполнены камнями. И брат рассказывает о каждом, а я слушаю внимательно: мне хочется доставить ему удовольствие. А еще доказать деду, что я вовсе не паршивый щенок. Нет, он бы такого не сказал, если бы знал, что я услышу… получилось так. Неудобно.

Но я не умею долго обижаться, особенно, когда Брокк рядом.

В мастерской, конечно, куда как интересней, но сегодня мы изучаем камни. И тяжелый обломок ложится мне в руки, белый, шершавый, не камень — соляная друза.

— А это мрамор. Узнаешь?

И я замираю. Неужели вот это — тот самый мрамор, из которого сделаны статуи? Те, из тренировочного зала, в которых камень перестает быть камнем? Солнечный свет, проникая сквозь верхний слой его, наполняет фигуры застывших воинов жизнью.

Наверное, поэтому я чаще всего прихожу в тренировочный зал. Не из-за брата, не из-за стеклянного купола, сквозь который видно небо, но ради них, девяти фигур великого танца.

Три триады.

Человек. Пес. И Пограничье.

Я осматриваю каждую пристально, изучаю и взглядом, и пальцами, которые лишь подтверждают догадку — статуи живы. В них есть тепло… и я разговариваю с каждой шепотом, выспрашивая о том, не скучно ли им уже которую сотню лет в зале стоять.

А потом появляется брат, и я прячусь за постаментом.

Он же делает вид, будто совсем не догадывается о моем присутствии, и повторяет танец, фигура за фигурой, медленно, позволяя мне рассмотреть. Я вижу пробуждение живого железа. Острые иглы вспарывают кожу вдоль хребта, и на коже проступает серебряная роса, пока кожи вовсе не остается. Зато появляется чешуя, не рыбья, скорее змеиная, ромбовидная и плотная. А тело выгибается, подчиняясь внутреннему зову.

Часть меня цепенеет от ужаса, до того противоестественным ей видится происходящее, вторая же — тянется, не желая упустить ни одной мелочи. Она подмечает, как плывут, точно плавятся, очертания фигуры, пока вовсе не избавится она от лишних человеческих черт.

И вот уже в зале стоит железный пес.

Он поворачивается ко мне и идет.

Когти цокают по камню… оникс? Мрамор? Желтый гранит? Не помню. А вот звук — распрекрасно. И собственный восторг, в котором изрядно страха.

На самом деле на собак они похожи весьма отдаленно.

Мой брат огромен, выше в холке двенадцатилетней меня. Массивная голова с короткой пастью. Длинная шея и широкие плечи, на которых подымаются четырехгранные иглы, острые, как бритва. И когти оставляют на камне царапины.

А что может быть прочнее камня?

При движении чешуйки накладываются друг друга и шелестят…

Я не способно отвести взгляд от длинного гибкого хвоста, который вьется по-над полом.

Брат останавливается перед моим укрытием и, вытянув шею, тычет носом в грудь. И я решаюсь коснуться гладкой лобовой брони, переносицы с горбинкой — на ней еще иглы псевдошерсти забавно топорщатся. Зубы трогаю. И осмелев, пытаюсь ухватиться за скользкий клык.

40